Любимый Губерман
Участников: 2
:: Искусство :: Стихи и проза
Страница 1 из 1
Любимый Губерман
Лека Вт Июл 01, 2008 7:20 pm
ИГОРЬ ГУБЕРМАН:
«СЧАСТЬЕ – ЭТО ВСЕГДА СВОБОДА»
1936, 7 июля – дата рождения: «Я родился в Харькове, но записан в Москве, потому что меня мама поехала рожать, а приехала через 8 дней, так что я думаю, что втайне от отца возила на обрезание».
1958 – диплом Московского института железнодорожного транспорта
Трудовая деятельность: «Лет 20 работал инженером-наладчиком, ездил по всей Советской империи, потом начал писать книги».
1988, март – дата репатриации
Публикации: Научно-популярные книги, статьи, сценарии научно-популярных фильмов, «негритянские» книги («за членов Союза писателей, поэтому назвать их не могу»), а также:
«Третий триумвират» (биологическая кибернетика,1965), «Чудеса и трагедии чёрного ящика» (об исследованиях мозга, 1968), «Побеждённое время» (в серии «Пламенные революционеры» - о народовольце Николае Морозове, 1973), «Бехтерев, страницы жизни» (1976), «Гарики» (1989), «Гарики на каждый день» (2 тома, 1990), «Прогулки вокруг барака» (1990), «Гарики из Иерусалима» (Три иерусалимских дневника, 1996), «Пожилые записки», (1996), «Закатные гарики», (1998).
«Я - реалист...»
- «Блажен незлобивый поэт», - считает Некрасов. Что вы можете сказать об антиподе?
- То же самое. У слова «блаженность» есть очень много значений; поэтому тоже - блажен.
- С кем себя можете сравнить по колкости?
- Хотел бы себя сравнить с Сашей Чёрным...
- У Вас есть шкала приоритетов – что делаете в первую очередь?
- В первую очередь я пью кофе, курю сигареты, читаю книги, люблю жену.
- А во вторую очередь?
- Работаю. Опять-таки, читаю книги, но уже по делу, что-то пишу.
- Когда остаётесь наедине с самим собой, в Вас что-то меняется?
- Да! Да, я ощущаю крохотный глоток свободы, которую очень люблю. И, когда ощущаю такой глоток, тут же сажусь читать и думать о разных глупостях.
- Бывает такое, что Вы теряете контроль над собой?
- Последнее десятилетие – нет.
- Вы себя считаете интеллигентом?
- Я не знаю теперь, что такое интеллигент...
- Какой у Вас характер?
- Чудовищный. Я – угрюмый, мерзкий, малосимпатичный, молчаливый, недоброкачественный в отношениях человек.
- С таким характером можно влюбляться?
- Сейчас уже нет, потому что я очень люблю жену.
- Когда влюбились в неё, были смелым и решительным, или стеснительным?
- Нет, стеснительным я не был никогда.
- Как же она в Вас влюбилась, в такого «мерзкого» и «угрюмого»?
- Думаю, по доброте своей и отзывчивости.
- Вы любите, когда Вас хвалят?
- Нет!
- А хвалить других умеете?
- Да. Люблю. Во всяком случае, не знаю, умею ли, но, действительно, люблю.
- В своих строках Вы критикуете всё и вся. Как относитесь к критике в свой адрес?
- Я не люблю слово «критиковать», - от него пахнет советским: «Покритиковали на собрании, и он исправился»... Этот глагол я категорически отвергаю. Другое дело: «ругают», «осуждают», «бранят». Я никого не критикую, потому что пишу то, что думаю, говорю то, что думаю. А когда обо мне говорят то, что думают, - на здоровье! – я не реагирую.
- Что такое для Вас комфортность?
- Комфортность – это возможность полежать, покурить, поспать...
- Обстановка, интерьер?
- Нет. Это для меня не имеет никакого значения - я сплю, где угодно...
- Как относитесь к деньгам?
- К деньгам отношусь наплевательски! К сожалению...
- Взаймы даёте?
- Да, очень много, и даже предлагаю.
- А в долг берёте?
- Когда бывает необходимость, совершенно спокойно беру.
- Вам так же спокойно одалживают?
- Да, да!
- Вы – обязательный человек?
- Я – необязательный человек, но долги возвращаю.
- В каких случаях можете быть необязательным?
- Если меня просят что-то передать, когда я бываю в других местах, что-то отвезти... Я могу совершенно спокойно об этом забыть, потом мне об этом напоминают, я извиняюсь... Так что – необязательный.
- К вопросу о деньгах: что нельзя купить?
- Подавляющее большинство того, что приносит удовольствие, за деньги купить нельзя.
- Вы можете заработать миллион?
- Нет, конечно!
- Бесценен труд сатирика?
- Я – не сатирик. Это опять-таки слово из советско-российского обихода. Я нечто такое пишу... Юмором я не занимаюсь, сатирой тоже. Я больше – реалист.
- Тогда обозначьте сами: чем реалист занимается в реальной жизни?
- В реальной я пишу стишки, пишу прозу, гораздо худшую, чем стишки. Вот, собственно, и всё. Стишки – всю жизнь...
- Вам слово «стишки» больше нравится, чем «стихи»?
- Они маленькие, и я привык их называть стишками. Я к ним не отношусь с чудовищным уважением, поэтому стихами этого назвать нельзя.
- Кто-то над Вашими строками смеётся, кому-то не по себе, бывает и больно... А Вам-то каково?
- Когда пишу – смеюсь. Больно мне становится раньше, чем написал.
- Плакать не хочется?
- Нет!
- А вообще – слезу можете пустить?
- Да, я пускал в своей жизни – в молодости. А во взрослом состоянии? – Знаете, тоже пускал...
- Можете вспомнить?
- Когда мы уехали, в Вене – это я впервые был за границей, в 88-м году, увидел маленькую мясную лавку. Там висело безумное количество всякого мяса, колбасы. Я заплакал – от унижения, от боли, от горечи – потому что рядом огромная страна, которая в упор десятилетиями не видит этого, а здесь какой-то зачуханный районный магазинчик, и всего – сколько угодно. Такое чувство, я знаю, бывало очень неприятно...
«Чтоб мы так жили...»
- На что Вы обращаете внимание, когда впервые видите человека?
- Это зависит от пола человека и оттого, что я знаю о нём заранее – это могу сказать совершенно определённо. Ну, а в общем, - на его слова, на тональность...
- Что может оттолкнуть с первого взгляда?
- Довольно многое: самоуверенность, хамство, мерзкий тембр голоса, со вкусом сказанная глупость, чрезмерная значительность, важность...
- Что может привлечь с первого взгляда?
- Противоположные тенденции: сдержанность, умные слова, спокойный, доверительный тон, расположенность, явная доброжелательность.
- А со второго?
- Эти вещи – на уровне чувств, и очень трудно поддаются словам.
- С какими людьми не хочется общаться?
- Я не могу их перечислить. Но не общаюсь, с кем мне не хочется, и от которых слышу такое.
- Кто Ваши друзья?
- Друзья – самые разные. Есть инженеры, художники, музыканты, чиновники, пенсионеры, юристы, врачи... Спектр – совершенно неопределённый и случайный.
- Некоторые в компании любят слушать, другие – говорить. Вы из каких?
- Я – болтун, но слушать обожаю. Если в компании появляется человек, который всех развлекает, то я, вероятно, - один из самых благодарных слушателей.
- Вас выбирают тамадой, тосты произносите?
- У нас в застольях нет такой замашки. Если в компании хорошо, я всегда произношу тост, который когда-то услышал в лагере: «Чтоб мы так жили, как мы сидим».
- Говоря об уродливых явлениях в жизни, себя к ним относите?
- Конечно! Во-первых, потому что сам человек – очень смешное и искалеченное создание; во-вторых, советский человек – это втройне искалеченное создание, и я точно такой же. Я могу и видеть всё только потому, что такой же...
- Монстр?!
- В значительной степени.
- От такой жизни чувствуете свою вину?
- Перед кем?! За что?! Перед Б-гом, что ли?
- Жизнь людей, которые рядом с Вами, - стараетесь облагородить?
- Облагородить – нет, облегчить – стараюсь.
- Каким образом?
- Помощью, участием, добрым словом или рюмку наливаю...
- По дому что-нибудь делаете, к примеру?
- Дома, если жена заставляет, - выношу мусор, могу помыть посуду, подмести. То есть я могу сделать всё, что угодно, но, по счастью, жена – великодушный человек, поэтому меня от всего этого избавила...
- У Вас большая семья?
- Жену зовут Тата, она филолог. В Москве работала в музее имени Пушкина. Здесь 6 лет работала в университете, сейчас – домохозяйка. Дочь зовут Таня, работает в детском саду воспитательницей, есть внучки Гила и Талия. Сыну Эмиль – программист, у него – свой сын, Ярон. Все живут в Израиле.
- Как близкие Вас воспринимают?
- Внучки воспринимают, как докучливого дедушку, с которым не о чём разговаривать, потому что он знает только русский язык. Они меня ценят за то, что я готов пощекотать по первой же просьбе, не более того. А дети – для меня всегда загадка... По-моему, хорошо воспринимают.
- Вы себя считаете хорошим мужем, отцом, дедушкой?
- Об этом лучше спросить мою жену. Думаю, что для них я – плохой дедушка, плохой отец, был плохим сыном... Хорошим – не считаю... Терпимым? Может быть...
- В Вас есть хоть что-то хорошее?
- Думаю, да: готовность признать все свои плохие черты.
- Вас кто-то бил – не образно, как Вы, строками, а конкретно?
- Меня били...
- За стихи?
- За стихи – нет, никогда. Много били в молодости...
- Заслуживали того?
- Да, ещё как! И я очень благодарен этим людям.
- Что из Вас выбивали?
- Упрямство. Желание часто влезать не в свои дела. Меня били, когда я был мал совсем, за то, что лез драться на слово «жид» - так меня обучил старший брат. Потом просто били, потому что я был малосимпатичным человеком: я был хорошо учившийся еврей из приличной семьи, - таких детей били.
- Кто Ваши родители?
- Папа был еврей, и поэтому – инженер-экономист, естественно. А мама окончила консерваторию и юридический. Но у старшего брата было 28 раз воспаление среднего уха, и поэтому стала домохозяйкой.
- О чём мечтал мальчик из приличной еврейской семьи?
- В раннем детстве – не помню. Когда подрос – конечно, о девочках. А в целом у меня была затушеванная чувствительность, я не помню, чтобы мечтал стать космонавтом или милиционером, или борцом против наркотиков, - не было острых побуждений.
- А родители Вас наказывали?
- Меня папа в детстве бил, и правильно делал. К сожалению, бил очень мало.
- За что доставалось?
- Однажды проверял закон Ньютона и прыгнул из трамвая против движения, - бил. Потом однажды я съел чужие яблоки... Что-то не то говорил... Меня несколько раз всего били, я помню побои, а причин всех, конечно, не помню...
«Обо всем сужу со своего пупка...»
- Как всё же родилась в Вас склонность к иронии и сарказму?
- Это появляется само по себе, как детская сыпь, как старческая пигментация, так что этого во мне никто не воспитывал.
- Вам приходится себя заставлять что-то делать?
- Всю жизнь, непрерывно всю жизнь. Терпеть не могу что-нибудь делать, и поэтому только и заставляю себя...
- Вы из принципиальных соображений не очень открытый человек в личной жизни, или стремитесь быть недосягаемым?
- Нет, я не стараюсь быть недосягаемым. У меня нет тайн в личной жизни... Я ничего не скрываю, я просто такой – примитивное создание.
- Через что бы Вы никогда не переступили?
- Через собственную лень я переступаю очень мало и стараюсь не переступать... Думаю, через убийство... К неудовольствию – вижу некоторых людей, тоже, наверное, переступил бы...
- Прощать умеете?
- Да, да!.. Но не забываю.
- Какое впечатление было самым сильным в жизни?
- Затрудняюсь сказать... Я не помню ни в тюрьме, ни в лагере, ни при аресте, ни при освобождении, чтобы было такое какое-нибудь наэлектрилизованное сумасшедшее впечатление – яркое или чудовищное...
- Любите ли почивать на лаврах?
- Я всю жизнь почиваю на лаврах, даже когда их не было.
- Высмеивая, имеете в виду конкретного человека, или создаёте собирательный образ?
- Не могу ответить на этот вопрос, потому что очень часто не высмеиваю недостатки, а сам что-то сочиняю.
- То есть, не «слизываете» из жизни, а воображение работает на Вас?
- Именно так: воображение работает на меня.
- Насколько Вам при этом присуща мера объективности?
- Понятия не имею! Думаю, что не присуща. И вообще не думаю, что есть на свете объективные люди. Я – очень субъективный, обо всём сужу со своего пупка. У меня своя система ценностей, думаю, что и у всех так.
Последний раз редактировалось: Лека (Вт Июл 01, 2008 7:38 pm), всего редактировалось 2 раз(а)
Лека- Admin
- Количество сообщений : 689
География: : BRD
Дата регистрации : 2008-01-24
Re: Любимый Губерман
Лека Вт Июл 01, 2008 7:20 pm
«Губерман с утра и до вечера...»
- Беседуя с Вами, невозможно не цитировать Вас: «Губерман с утра и до вечера» поднимает настроение. А у Вас в какое время суток бывает хорошее настроение?
- Точно – не с утра. С утра я злобен максимально: мерзок, угрюм, подозрителен, не контактен, и т.д. Варю себе кофе. Даже жена со мной утром не общается... Вечером, вроде...
- Так это Вы о себе писали:
«Мужчина – хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица.
Чтоб это стало нам известно,
Нам просто следует жениться»?
Какие титулы из упомянутых окружающие присваивали Вам?
- Никогда и никто, это всё – что я сам о себе думал.
- А каким должен быть мужчина в семейной жизни?
- В семейной жизни мужчина, каким бы он ни был, даже в диаметральных проявлениях – благородный, заботливый, - всё равно, в каком-то настроении или состоянии, жена его упрекнёт за эти же черты.
- Каким должен быть мужчина по отношению к женщине?
- Он должен быть мужчиной, и этим всё сказано.
- Кто лучше: мужчина или женщина?
- Оба хуже.
- Что самое аморальное во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной?
- Лживая патока, лицемерная патока...
- Вы говорите комплименты?
- Да, всем подряд. Перечень? «Ты сегодня прекрасно выглядишь», «Ты жутко умён», «Ты – гениальный поэт», «Ты – великий художник», «Тебе всегда удаётся»... Могу привести, но приводить не буду, слова – прямо противоположные значению, которые в моих устах, друзья знают, как я люблю сочные выражения, - звучат тоже поощрительно, хотя они из области ругательной.
- «Сочные выражения» подразумевают мат?
- Мат – естественная часть «великого, могучего, правдивого и свободного» русского языка. Я сейчас читаю толстые российские журналы – вернулась неформальная лексика в литературный текст, и ничего от этого текст не потерял.
- А что приобрёл?
- Приобрёл полноту речи передаваемой личности, что очень важно для языка.
- Выходит, можно вовсю использовать?
- Я никак не склонен приписывать «можно» или «должен». Я употребляю, потому что считаю, что так лучше и точнее передаётся. Я знаю великие книги, написанные с неформальной лексикой, например, Алешковским, Венедиктом Ерофеевым... Полагаю, что каждый может пользоваться языком в той мере, как он хочет: свобода есть свобода!
«Человек живет там, где ему хочется...»
- Давно пора, та-та-та-та...»
- Давайте договоримся: если Вы захотите приводить эти строки, то – либо полностью, либо без многоточий!
- Что ж: «Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать», - как Вы понимаете Россию сегодня?
- С одной стороны, с жутким чувством счастья на неё смотрю, потому что свобода – это всегда счастье; и с оптимизмом, но с большой боязнью, потому что Путин мне сильно не нравится. Больно уж он похож на эдакое некрупное пресмыкающееся с хищными, но спрятанными замашками. Поэтому ужасно боюсь, что выйдет что-то нехорошее.
- «Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям:
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям», - какая из перечисленных частей в Вас доминирует?
- Есть немножко юмора; есть немножко интеллекта; есть немножко, я надеюсь, секса, во всяком случае, - было; по отношению к властям я не вижу доминирующих черт, к сожалению.
- «Когда дела на самотёк
по всей Руси пойдут серьёзно,
тогда пускаться наутёк
уже евреям будет поздно».
Как Вы считаете, все евреи должны покинуть Россию?
- Ни в коем случае. Человек живёт там, где ему хочется, потому что если он живёт не там, где ему хочется, то он вреден для окружающей среды. Я не люблю слова «должен», нет, совершенно не должен. А стишок этот – некая шутка. В шутке всегда есть доля правды, однако, это не очень серьёзный прогноз. Но если пойдёт, как в Германии, то ведь всем понятно...
- «Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести...», - наблюдаете ли причуды еврейской совести?
- Да, довольно много наблюдаю. Всё отношение «левых» к арабам, в том числе моё, - это ведь некоторые причуды еврейской совести, и вот мы хлебаем это отношение полной мерой.
- Почему это случилось: «Здравствуй, небритый Израиль!»?
-У меня судьба сложилась очень счастливо по приезде. На редкость. Я вытянул выигрышный билет, потому что я ехал, совершенно не зная, что у меня есть читатели, готов был на что угодно, просто хотел сменить жизнь. Было ощущение, что одна жизнь уже прожита, начал вторую.
- То есть, вторая жизнь - это правильный шаг?
- Я в этом абсолютно убеждён, мне здесь очень хорошо, приезжая в Россию, вновь в этом убеждаюсь.
- Как Вы полагаете, коренные израильтяне горазды на юмор, могут ли они Вас понять?
- Думаю, что чрезвычайно горазды. А меня не понимают, потому что меня никто не переводит. И наш российский юмор, думаю, не очень понятен, у них достаточно своего.
- У Бабеля: «Беня говорит мало, но он говорит смачно». Как оцениваете особенности еврейского юмора?
- Очень высоко. Я думаю, что этот юмор уникальный, потому что нет другого такого народа в мире, который бы так смеялся над собой. Не случайно книжка Фрейда «Остроумие и бессознательное» - вся сплошь на еврейском юморе. А умение смеяться над собой – это очень высокая человеческая черта, и она евреям свойственна в немыслимой степени. Я очень ценю этот юмор.
- Что ещё бы ценили и прославляли в нашей жизни, если бы не были автором колючих строк?
- Есть замечательная пословица: «Если бы у бабушки был бы хер, то она была бы дедушкой»... Что бы я прославлял? Думаю, ту же свободу, потому что очень её люблю. Бог даровал человеку свободу не случайно, это великая штука...
- Толстой говорил, что в чернильнице писателя должна быть кровь. Чем заправлена Ваша ручка?
- Моя ручка заправлена чернилами. Я не склонен к категорическим преувеличениям.
- Может, ядом?
- И ядом – тоже нет. Слегка вином – разве только...
- К Вашему творчеству – неизменный массовый интерес. На Ваш взгляд, почему?
- Во-первых, это иногда смешно, а людям безумно не хватает смеха, потому что этот витамин должен всегда быть в жизни. Потом, безумное количество людей, которые умничают, я – не умничаю, я пишу очень простые вещи, я прост и доступен, и я такой легко употребляемый – продукт массовой культуры.
- Что «за кадром» - как оценен Ваш труд?
- Чувство дикого счастья за кадром: что меня совершенно не замечает критика, и мне никогда не давали никаких премий. Меня это радует очень, потому что когда настолько так, - это становится знаком «плюс», а не «минус».
- Почему дали одной из книг название «Пожилые записки» - ощущаете груз возраста?
- Да, конечно – ещё более ленив, чем ранее, никуда не хочется выходить, всё больше хочется читать...
- Как в таком случае происходят многочисленные встречи с почитателями Вашего творчества?
- Это – работа, это – кусок хлеба. Я хожу, потому что моя работа такая.
- В Вас есть артистизм?
- Те, кто меня смотрит, говорят, что есть. Я думаю, что нет, я просто самодеятельный чтец-декламатор...
- «Что день грядущий нам готовит»?
- Я пишу сейчас очередную книжку стихов, и заканчиваю книгу воспоминаний, она будет называться «Книга странствий».
- Можете изложить свою точку зрения о веке минувшем?
- Это было потрясающее столетие, потрясающе интересное, важное не только и не столько техническими достижениями, сколько тем, что человечество избавилось (я надеюсь, - избавилось!) от иллюзий, что мир можно перестроить.
Любимые:
Актёр – «Больше всего на свете люблю Евгения Терлецкого из театра «Гешер».
Книга – «О Красной Шапочке» - за победу добра... Слишком много любимых...»
Периодическое издание - журнал «Знамя»
Музыкальные пристрастия – «Никаких, – я без слуха и без голоса. Обожаю блатные песни»
Художник – Александр Окунь
Сатирик - Игорь Иртеньев
Напиток – виски
Блюдо – макароны по-флотски
Время года – «Весна, пожалуй»
Время суток - вечер
Парфюм - «Хозяйственное мыло. Помните, было такое, здоровенное?..»
Праздник – «Все до единого»
Город – «Иерусалим и Ленинград»
Анекдот – «Самых любимых нет. Один из гениальных - о еврее, владельце булочной. Его распяли при погроме на дверях собственного дома. Утром сосед его спрашивает: «Моше, больно?» - «Нет, только когда смеюсь...»
Хобби - «Живопись собираю»
Пожелание читателям – «Быть исключительно свободными людьми, - это очень важно»
Галина МАЛАМАНТ
- Беседуя с Вами, невозможно не цитировать Вас: «Губерман с утра и до вечера» поднимает настроение. А у Вас в какое время суток бывает хорошее настроение?
- Точно – не с утра. С утра я злобен максимально: мерзок, угрюм, подозрителен, не контактен, и т.д. Варю себе кофе. Даже жена со мной утром не общается... Вечером, вроде...
- Так это Вы о себе писали:
«Мужчина – хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица.
Чтоб это стало нам известно,
Нам просто следует жениться»?
Какие титулы из упомянутых окружающие присваивали Вам?
- Никогда и никто, это всё – что я сам о себе думал.
- А каким должен быть мужчина в семейной жизни?
- В семейной жизни мужчина, каким бы он ни был, даже в диаметральных проявлениях – благородный, заботливый, - всё равно, в каком-то настроении или состоянии, жена его упрекнёт за эти же черты.
- Каким должен быть мужчина по отношению к женщине?
- Он должен быть мужчиной, и этим всё сказано.
- Кто лучше: мужчина или женщина?
- Оба хуже.
- Что самое аморальное во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной?
- Лживая патока, лицемерная патока...
- Вы говорите комплименты?
- Да, всем подряд. Перечень? «Ты сегодня прекрасно выглядишь», «Ты жутко умён», «Ты – гениальный поэт», «Ты – великий художник», «Тебе всегда удаётся»... Могу привести, но приводить не буду, слова – прямо противоположные значению, которые в моих устах, друзья знают, как я люблю сочные выражения, - звучат тоже поощрительно, хотя они из области ругательной.
- «Сочные выражения» подразумевают мат?
- Мат – естественная часть «великого, могучего, правдивого и свободного» русского языка. Я сейчас читаю толстые российские журналы – вернулась неформальная лексика в литературный текст, и ничего от этого текст не потерял.
- А что приобрёл?
- Приобрёл полноту речи передаваемой личности, что очень важно для языка.
- Выходит, можно вовсю использовать?
- Я никак не склонен приписывать «можно» или «должен». Я употребляю, потому что считаю, что так лучше и точнее передаётся. Я знаю великие книги, написанные с неформальной лексикой, например, Алешковским, Венедиктом Ерофеевым... Полагаю, что каждый может пользоваться языком в той мере, как он хочет: свобода есть свобода!
«Человек живет там, где ему хочется...»
- Давно пора, та-та-та-та...»
- Давайте договоримся: если Вы захотите приводить эти строки, то – либо полностью, либо без многоточий!
- Что ж: «Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать», - как Вы понимаете Россию сегодня?
- С одной стороны, с жутким чувством счастья на неё смотрю, потому что свобода – это всегда счастье; и с оптимизмом, но с большой боязнью, потому что Путин мне сильно не нравится. Больно уж он похож на эдакое некрупное пресмыкающееся с хищными, но спрятанными замашками. Поэтому ужасно боюсь, что выйдет что-то нехорошее.
- «Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям:
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям», - какая из перечисленных частей в Вас доминирует?
- Есть немножко юмора; есть немножко интеллекта; есть немножко, я надеюсь, секса, во всяком случае, - было; по отношению к властям я не вижу доминирующих черт, к сожалению.
- «Когда дела на самотёк
по всей Руси пойдут серьёзно,
тогда пускаться наутёк
уже евреям будет поздно».
Как Вы считаете, все евреи должны покинуть Россию?
- Ни в коем случае. Человек живёт там, где ему хочется, потому что если он живёт не там, где ему хочется, то он вреден для окружающей среды. Я не люблю слова «должен», нет, совершенно не должен. А стишок этот – некая шутка. В шутке всегда есть доля правды, однако, это не очень серьёзный прогноз. Но если пойдёт, как в Германии, то ведь всем понятно...
- «Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести...», - наблюдаете ли причуды еврейской совести?
- Да, довольно много наблюдаю. Всё отношение «левых» к арабам, в том числе моё, - это ведь некоторые причуды еврейской совести, и вот мы хлебаем это отношение полной мерой.
- Почему это случилось: «Здравствуй, небритый Израиль!»?
-У меня судьба сложилась очень счастливо по приезде. На редкость. Я вытянул выигрышный билет, потому что я ехал, совершенно не зная, что у меня есть читатели, готов был на что угодно, просто хотел сменить жизнь. Было ощущение, что одна жизнь уже прожита, начал вторую.
- То есть, вторая жизнь - это правильный шаг?
- Я в этом абсолютно убеждён, мне здесь очень хорошо, приезжая в Россию, вновь в этом убеждаюсь.
- Как Вы полагаете, коренные израильтяне горазды на юмор, могут ли они Вас понять?
- Думаю, что чрезвычайно горазды. А меня не понимают, потому что меня никто не переводит. И наш российский юмор, думаю, не очень понятен, у них достаточно своего.
- У Бабеля: «Беня говорит мало, но он говорит смачно». Как оцениваете особенности еврейского юмора?
- Очень высоко. Я думаю, что этот юмор уникальный, потому что нет другого такого народа в мире, который бы так смеялся над собой. Не случайно книжка Фрейда «Остроумие и бессознательное» - вся сплошь на еврейском юморе. А умение смеяться над собой – это очень высокая человеческая черта, и она евреям свойственна в немыслимой степени. Я очень ценю этот юмор.
- Что ещё бы ценили и прославляли в нашей жизни, если бы не были автором колючих строк?
- Есть замечательная пословица: «Если бы у бабушки был бы хер, то она была бы дедушкой»... Что бы я прославлял? Думаю, ту же свободу, потому что очень её люблю. Бог даровал человеку свободу не случайно, это великая штука...
- Толстой говорил, что в чернильнице писателя должна быть кровь. Чем заправлена Ваша ручка?
- Моя ручка заправлена чернилами. Я не склонен к категорическим преувеличениям.
- Может, ядом?
- И ядом – тоже нет. Слегка вином – разве только...
- К Вашему творчеству – неизменный массовый интерес. На Ваш взгляд, почему?
- Во-первых, это иногда смешно, а людям безумно не хватает смеха, потому что этот витамин должен всегда быть в жизни. Потом, безумное количество людей, которые умничают, я – не умничаю, я пишу очень простые вещи, я прост и доступен, и я такой легко употребляемый – продукт массовой культуры.
- Что «за кадром» - как оценен Ваш труд?
- Чувство дикого счастья за кадром: что меня совершенно не замечает критика, и мне никогда не давали никаких премий. Меня это радует очень, потому что когда настолько так, - это становится знаком «плюс», а не «минус».
- Почему дали одной из книг название «Пожилые записки» - ощущаете груз возраста?
- Да, конечно – ещё более ленив, чем ранее, никуда не хочется выходить, всё больше хочется читать...
- Как в таком случае происходят многочисленные встречи с почитателями Вашего творчества?
- Это – работа, это – кусок хлеба. Я хожу, потому что моя работа такая.
- В Вас есть артистизм?
- Те, кто меня смотрит, говорят, что есть. Я думаю, что нет, я просто самодеятельный чтец-декламатор...
- «Что день грядущий нам готовит»?
- Я пишу сейчас очередную книжку стихов, и заканчиваю книгу воспоминаний, она будет называться «Книга странствий».
- Можете изложить свою точку зрения о веке минувшем?
- Это было потрясающее столетие, потрясающе интересное, важное не только и не столько техническими достижениями, сколько тем, что человечество избавилось (я надеюсь, - избавилось!) от иллюзий, что мир можно перестроить.
Любимые:
Актёр – «Больше всего на свете люблю Евгения Терлецкого из театра «Гешер».
Книга – «О Красной Шапочке» - за победу добра... Слишком много любимых...»
Периодическое издание - журнал «Знамя»
Музыкальные пристрастия – «Никаких, – я без слуха и без голоса. Обожаю блатные песни»
Художник – Александр Окунь
Сатирик - Игорь Иртеньев
Напиток – виски
Блюдо – макароны по-флотски
Время года – «Весна, пожалуй»
Время суток - вечер
Парфюм - «Хозяйственное мыло. Помните, было такое, здоровенное?..»
Праздник – «Все до единого»
Город – «Иерусалим и Ленинград»
Анекдот – «Самых любимых нет. Один из гениальных - о еврее, владельце булочной. Его распяли при погроме на дверях собственного дома. Утром сосед его спрашивает: «Моше, больно?» - «Нет, только когда смеюсь...»
Хобби - «Живопись собираю»
Пожелание читателям – «Быть исключительно свободными людьми, - это очень важно»
Галина МАЛАМАНТ
Лека- Admin
- Количество сообщений : 689
География: : BRD
Дата регистрации : 2008-01-24
Re: Любимый Губерман
Света Вт Июл 01, 2008 8:11 pm
Лека, я нашла ещё одно интересное интервью.
Наша жизнь – трагедия, это знает каждый, поскольку каждому известен финал этой пьесы. Но что она еще и комедия, понимает не любой из ее участников. Мне повезло: я ощущаю оба эти жанра.
Дед мой по матери был купцом первой гильдии – торговал то ли зерном, то ли лесом, жил в Царицыне, но в одночасье был изгнан из города и разорился. Есть две истории на этот счет. Первая о том, что он за слово «жид» ударил по лицу какого-то важного городского чиновника. А вторая, что дед, жуткий бабник, дружил с губернатором и одновременно ухлестывал за его женой, причем не без успеха. Разорившись, дед продолжал жить очень весело.
О своих корнях, как абсолютное большинство советских людей, я знаю крайне мало – тогда не принято было интересоваться генеалогией. Мы жили как Иваны, не помнящие родства. Хотя это сочетание – Иван, не помнящий деда Абрама – довольно странное.
Папа – инженер-экономист, на всю жизнь испуганный 37-м годом, очень боялся моих гуманитарных замашек, поэтому настоял, чтобы я получил полезную профессию и стал инженером. Мама окончила консерваторию и юридический. Она всю жизнь посвятила семье и, кажется мне, прожила не свою судьбу.
В каждой семье должен быть один приличный и умный человек. У нас это мой старший брат Давид. Он внесен в Книгу рекордов Гиннесса за то, что пробурил самую глубокую в мире скважину на Кольском полуострове. Он отдал этому делу 35 лет жизни и все здоровье. Если к этому добавить, что все это делалось на советском оборудовании, то он совершил подлинный геологический подвиг.
Из стандартных вопросов, которые мне задают журналисты: почему я пишу слово «говно» через «а». Это мой вклад в русский язык.
Бабушка мне часто повторяла: «Гаринька, каждое твое слово – лишнее».
Меня, тихого мальчика из интеллигентной еврейской семьи, все мое детство и юность часто и крепко били сверстники. И я этим людям очень признателен – благодаря этому я вырос здоровым мужиком и знаю, что побои – это не страшно. Потом, когда сел в тюрьму, когда был в лагере и в ссылке, я совершенно спокойно относился к ситуации. Запаха страха, который точно существует, от меня никогда не исходило.
Приятно приплести к своей биографии звучное имя. Так, Петр Рутенберг, один из основателей государства Израиль, а до этого эсер-боевик, был моим двоюродным дедушкой. Именно он организовал исторический разговор с попом Гапоном, которого потом повесили рабочие и о котором написано в каждом учебнике по истории. Говорят, он любил повторять: только не забывайте мое прошлое. В его устах это звучало угрожающе.
Все мое сознательное детство пришлось на послевоенные годы. Это было чрезвычайно голодное время. Я до сих пор помню 4 тарелочки, на которых лежали 4 маленькие порции хлеба – ежедневный паек.
Молодость должна быть бурной. Если это не так, человека просто жаль.
Наша жизнь – трагедия, это знает каждый, поскольку каждому известен финал этой пьесы. Но что она еще и комедия, понимает не любой из ее участников. Мне повезло: я ощущаю оба эти жанра.
Дед мой по матери был купцом первой гильдии – торговал то ли зерном, то ли лесом, жил в Царицыне, но в одночасье был изгнан из города и разорился. Есть две истории на этот счет. Первая о том, что он за слово «жид» ударил по лицу какого-то важного городского чиновника. А вторая, что дед, жуткий бабник, дружил с губернатором и одновременно ухлестывал за его женой, причем не без успеха. Разорившись, дед продолжал жить очень весело.
О своих корнях, как абсолютное большинство советских людей, я знаю крайне мало – тогда не принято было интересоваться генеалогией. Мы жили как Иваны, не помнящие родства. Хотя это сочетание – Иван, не помнящий деда Абрама – довольно странное.
Папа – инженер-экономист, на всю жизнь испуганный 37-м годом, очень боялся моих гуманитарных замашек, поэтому настоял, чтобы я получил полезную профессию и стал инженером. Мама окончила консерваторию и юридический. Она всю жизнь посвятила семье и, кажется мне, прожила не свою судьбу.
В каждой семье должен быть один приличный и умный человек. У нас это мой старший брат Давид. Он внесен в Книгу рекордов Гиннесса за то, что пробурил самую глубокую в мире скважину на Кольском полуострове. Он отдал этому делу 35 лет жизни и все здоровье. Если к этому добавить, что все это делалось на советском оборудовании, то он совершил подлинный геологический подвиг.
Из стандартных вопросов, которые мне задают журналисты: почему я пишу слово «говно» через «а». Это мой вклад в русский язык.
Бабушка мне часто повторяла: «Гаринька, каждое твое слово – лишнее».
Меня, тихого мальчика из интеллигентной еврейской семьи, все мое детство и юность часто и крепко били сверстники. И я этим людям очень признателен – благодаря этому я вырос здоровым мужиком и знаю, что побои – это не страшно. Потом, когда сел в тюрьму, когда был в лагере и в ссылке, я совершенно спокойно относился к ситуации. Запаха страха, который точно существует, от меня никогда не исходило.
Приятно приплести к своей биографии звучное имя. Так, Петр Рутенберг, один из основателей государства Израиль, а до этого эсер-боевик, был моим двоюродным дедушкой. Именно он организовал исторический разговор с попом Гапоном, которого потом повесили рабочие и о котором написано в каждом учебнике по истории. Говорят, он любил повторять: только не забывайте мое прошлое. В его устах это звучало угрожающе.
Все мое сознательное детство пришлось на послевоенные годы. Это было чрезвычайно голодное время. Я до сих пор помню 4 тарелочки, на которых лежали 4 маленькие порции хлеба – ежедневный паек.
Молодость должна быть бурной. Если это не так, человека просто жаль.
Последний раз редактировалось: Света (Вт Июл 01, 2008 8:42 pm), всего редактировалось 1 раз(а)
Света- Количество сообщений : 770
География: : Германия
Дата регистрации : 2008-01-24
Re: Любимый Губерман
Света Вт Июл 01, 2008 8:40 pm
В отношении женщин в юности я был практически всеяден. Это отчетливо видно по стишкам. Главным критерием красоты являлась худоба, а идеалом – Фанера Милосская. В те годы я напоминал себе бычка, который вырвался на свободу из загона. Мне как-то написали записку: Игорь Миронович, у вас действительно было много женщин или это только на бумаге? Могу сказать, это еще и воображение.
Первые любови у меня были все несчастные. В девятом классе влюбился в девочку с красивым именем Стэлла. А она отдала предпочтение студенту педагогического института. Как я его ненавидел! Потом я полюбил однокурсницу. Но на ней женился мой товарищ.
Я страдал. Но прошло пять лет, и я понял – какое это счастье, что на ней женился он, а не я!
У нас, старичков, очень плохо с памятью. Особенно когда мы не хотим вспоминать.
Когда я переживал личную трагедию, становился невыносим: жаловался друзьям, курил одну сигарету за другой, крепко выпивал, писал стишки. Эти способы помогают и сейчас. Когда же проверенные способы не действуют, просто терплю, как ежик, на которого наступил слон.
С Татой нас познакомила общая приятельница, и очень быстро все сложилось просто замечательно. Поэтому у нас между де-факто, когда это произошло, и де-юре, когда мы расписались, промежуток всего год. Жена замечательно говорит: де-факто – это твой праздник, а де-юре – мой.
Всегда полагал, что женитьба – это чудовищное ограничение свободы. И не ошибся. Но мы все когда-то лезем в добровольное рабство. Когда желание сильно, мужчина слепнет.
Я нашел причину удачного брака: год рождения моей жены это размер моей обуви, а год рождения мой – это размер обуви Тани. 43 и 36.
На собственную свадьбу я опоздал на 40 минут – за три дня до этого события был в командировке, где у меня украли паспорт. Я решил попросить помощи у начальника отделения милиции, объяснил ему, в чем дело, и получил совет подарить паспортистке коробку конфет, и она сделает все, что нужно. Видимо, коробка была гораздо меньше, чем ожидания дамы, и она выразила свое недовольство вот каким образом – имя мое, фамилия и все сведения были написаны очень маленькими буковками, зато слово «еврей» – очень крупно. Паспорт этот много лет был предметом моей гордости.
Детей я не воспитывал. Я просто приходил и честно забирал их из роддома. Всем остальным занималась жена.
Малышка Танька была окружена невероятной любовью. Гуляла она в картонном ящике из-под радиоприемника, который мы выставляли на подоконник первого этажа. Однажды старушка-стоматолог, которая очень любила нашу семью, не выдержала и решила вмешаться: «Как же вы не боитесь так класть Таню, ее ведь могут украсть!» Я ее успокоил: «Вера Абрамовна, лишь бы вторую не подложили!» Старушка перестала со мной здороваться.
В Москве жил замечательный человек – Леонид Ефимович Пинский, он был литературовед, филолог, читал лекции в московском университете. В каком-то смысле он был моим Державиным. Однажды он увидел подборку моих стихов, стал их хвалить. Длилось это блаженство минуты 2–3. Я потерял бдительность, расслабился и решил поделиться радостью: «Леонид Ефимович, а у меня еще вчера сын родился». Он положил стишки, обнял меня и сказал: «Вот это настоящее бессмертие, а не то г…о, которое вы пишете».
О наших детей вдребезги разбивались самые различные педагогические приемы – Таня и Эмиль очень быстро отучили меня давать им советы.
Однажды жена поручила мне следить из окна за гуляющей во дворе Танькой, а сама пошла в музей на работу. Позвонив, она уточнила, как там дочь. Я заверил ее, что каждую минуту выглядываю в окно – Танька играет в песочнице в своем красном пальтишке. Жена воскликнула в ужасе: «Таня свое красное пальтишко износила уже год назад, она гуляет в голубом! Я срочно выезжаю!»
Я не боюсь абсолютно ничего и никого, кроме слез моей жены.
Мне повезло, что я набрел на идею четверостиший. До этого я писал длинные и печальные стихи. Однажды я их все утопил в помойном ведре, о чем не жалею.
Перед арестом я вел себя как полный идиот, напрочь забывший все предосторожности. Я всей своей тогдашней жизнью был обречен на тюрьму.
13 августа 1979 года меня вызвали повесткой как свидетеля, вернулся я ровно через пять лет. С тех пор каждый год 13 августа устраиваю дома огромную пьянку для друзей.
Моя теща, писательница Лидия Либединская, была совершенно необыкновенным человеком. Мы с ней очень дружили и любили друг друга. Каждый год 7 января она устраивала в своей квартире детскую елку, на которую приходило человек 20 детей и человек 30 родителей – взрослым елка была еще интереснее, чем детям. До сих пор помню случай, когда приехал папа без ребенка и сказал: мальчика наказали, но я этот праздник пропустить не мог. Дедом Морозом регулярно был я, а когда меня посадили, по приказу тещи этот персонаж был отменен: детям дарили подарки и говорили, что Дед Мороз сейчас далеко, в холодных местах, он шлет приветы, подарки и скоро появится.
После пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался с зэком, много лет уже отсидевшим. Он меня предупредил: Если ты не перестанешь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь. Я тогда засмеялся, а потом отчетливо понял – началась совершенно новая жизнь.
Тюрьмы отличаются друг от друга приблизительно так же, как семьи, в которые ходишь в гости: атмосферой своей, кормежкой, всем набором ощущений, что испытываешь, в них находясь. Навсегда я запомню тюрьму в Загорске, расположенную в здании бывшего женского монастыря и поражавшую могучей кладкой стен, сводчатыми потолками и страшным режимом.
Как только меня сослали в Сибирь, жена с сыном тут же ко мне приехали. На вокзале семилетний Милька меня обнял, словно мы только вчера расстались и сказал: «Жалко, папа, что тебя в тюрьму посадили, по телевизору недавно шел отличный детектив».
Лагерное начальство вольным докторам не доверяло, лечилось в лагерных лазаретах, где сидели очень известные врачи.
Моя пожизненная гордость – сооружение на нашем огороде в Сибири нового сортира. Более значительного в этой жизни я уже не строил ничего.
Советская власть сделала нам замечательный подарок. Ей надоели мои стишки, и в 1988 году нас вызвали в ОВИР, где чиновница нам сказала прекрасные слова: «Министерство внутренних дел приняло решение о вашем выезде в Израиль».
Когда мы жили в Сибири, мой товарищ привез мне в подарок с Чукотки моржовый хер весьма внушительных размеров. Сначала я хотел его повесить в спальне, но Тата справедливо заметила, что делать этого не нужно – у меня появится комплекс неполноценности.
И мы украсили им кухню. Перед отъездом в Израиль я, задумчиво посмотрев на хер, спросил жену: «Татик, как ты думаешь, а в Израиль нам его позволят вывезти?» На что услышал: «Да ты хотя бы свой вывези»! Очередность мы соблюли. Девушка на таможне заявила, что хер моржа – достояние культуры. Я ей говорю: «Ласточка, это же не по части культуры». Она покраснела, но была непреклонна. Пришлось спрятать «достояние» между больших палок копченой колбасы.
Я уехал в Израиль, чтобы прожить вторую жизнь.
Я несвободен от огромного количества любовей: к семье, к друзьям, к книгам, к курению, к выпивке. В моем случае это все разновидности наркотиков. Впрочем, как и графомания. У меня непреодолимая любовь к покрыванию бумаги значками.
Во всей своей жизни я – главное действующее лицо.
В юности, когда я начал печататься в журнале «Знание – сила», страстно хотел стать писателем с большой буквы «П». Но, к счастью, все быстро прошло.
Однажды мне подарили большую старинную монету 1836 года.
Я удивлялся ее величине, а потом понял – она юбилейная, так как выпущена в честь столетия, которое оставалось до дня моего рождения...
Вера в жизнь после смерти – одна из иллюзий. Хорошо, если бы это было, но у меня нет никаких естественнонаучных оснований, чтобы так думать. Мне кажется, это все придумано человеком, чтобы не терзаться страхами, которые сопутствуют нам всю жизнь.
Память – это дикого размера мусорная куча.
Мне есть чем похвалиться – я запросто достаю языком до кончика носа.
На «блошиных рынках» разных стран, где торгуют всяким мусором, я нахожу предметы моей страсти – фигурки из дерева, металла, керамики, колокольчики, кораблики, чайники, кадильницы. Выбираю спонтанно – вижу какую-то мелочь и понимаю: я хочу с ней жить.
Жить бывает очень тяжко, поэтому в себе ценю беспечность.
В старости я еще очень многое могу, но уже почти ничего не хочу – вот первый несомненный плюс.
Кто-то замечательно заметил однажды: желудок – это орган наслаждения, который изменяет нам последним. На склоне лет у каждого то лицо, которое он заслужил.
Спасая писательницу Дину Рубину от вредного для ее легких табачного дыма, я говорю на ушко желающему покурить: Дина от дыма моментально беременеет. Если кто-то все же машинально закуривает, то быстро спохватывается и гасит сигарету. А лицо у него такое становится, как будто он уже подсчитывает алименты.
Я плаксив и сентиментален. Смотрел «Графа Монте-Кристо» восемь раз, из которых пять последних раз – в надежде, что уже не зарыдаю. Обычно чем сентиментальнее и пошлее кинофильм, тем быстрее у меня намокают глаза.
Моя любовь к ярким и коротким жизненным историям довела меня до собирания эпитафий. Лаконичные надписи на могилах убеждают меня в том, что все мы на самом деле – персонажи анекдотов для кого-то, наблюдающего нас со стороны.
Печалиться по поводу количества прожитых лет довольно глупо – если эти годы перевести на деньги, то получится смехотворно мало.
Водку пил я однажды с Юрием Гагариным. До сих пор перед глазами стоит этот несчастный, быстро спившийся, обреченный, как подопытные кролики, но уцелевший в космосе и полностью сломавшийся от славы человек.
Мы бессильны перед временем, в котором живем, и если появляется вдруг в истории Ленин, Сталин или Гитлер, это означает, что созрело массовое сознание для его триумфа. И тогда с отдельным человеком можно сделать что угодно.
К людям я хорошо отношусь. Особенно когда вижу только тех, кого хочу.
Судьбе надо помогать, особенно на перекрестках.
Гриша Горин говорил: смерть боится, когда над ней смеются.
Абрам Хайям – так меня назвал покойный драматург Алексей Файко, и я ему за это очень благодарен.
Чуть-чуть приврать – не грех, это весьма полезно для душевного здоровья.
Согласен с древним греком, который сказал: старость – это убыль одушевленности.
У любого мелкого благородства есть оборотная сторона – самому себе становится приятно. Большинство добрых дел совершаются из этого побуждения.
Фляжку с виски я всегда вожу с собой.
Жена уверена, что мне мешает жить курение. А я уверен, что помогает.
В воздухе сегодняшней российской жизни бурлят всего два мотива – выжить и быстрее разбогатеть (при этом выжив).
Однажды был в гостях у коллекционера камней. Я равнодушно смотрел на его собрание минералов, пока он не сунул мне в руку черный кристалл размером с куриное яйцо: «Вам это будет интересно, это осколок накипи внутри печной трубы. Мне его привезли из Освенцима». Я долго не мог выпустить из рук этот кошмарный сгусток.
Зло из памяти уходит, словно шлаки.
К одному писателю пришел маляр, чтобы оговорить детали ремонта. Увидел книжные шкафы и сказал: я уже давно заметил – если в доме много книг, то люди там живут хорошие. Уточнив подробности ремонта, он взял большой аванс и не вернулся.
Вкус и совесть очень сужают круг различных удовольствий.
Беспорядочное чтение похоже на случайные постельные связи – тоже ничего не остается в памяти. Однако если уж что-то остается, то врезается прочно и надолго.
Мужчин соблазнить легко, нужна только смекалка в поисках отмычки к сердцу. Рассказывали мне о мужике, который в женщинах ценил грамотность. Он говорил: «Ты понимаешь, мы выпили вина, она готова лечь в постель, а тут я даю ей бумагу и карандаш и прошу написать слово «фейерверк». Если не напишет правильно, все желание тут же исчезает».
Мой приятель работал в лаборатории, занимавшейся противоядиями. Однажды я увидел, как он скармливал змеям живых мышей. Сначала он мышку бил о каменный пол, и только потом кидал змеям. Я отошел подальше, но все равно слышал: шмяк, шмяк. Потом он мне объяснил – это акт милосердия: он таким образом мышей от мучений спасает. Я ушел потрясенный. Мне стало ясно – творец довольно часто поступает с нами так же, но мы этого не понимаем.
После концерта заново пересматриваю все записки. Похвала особенно приятна: «Мне кажется, что писатель – это не профессия, а ваша половая ориентация».
Безалаберным, беспечным и легкомысленным я был всегда. Я никому не рекомендую такой образ жизни, но к 70 годам убедился, что именно так нужно жить. Только разгильдяи и шуты гороховые составляют радость человечества.
Первые любови у меня были все несчастные. В девятом классе влюбился в девочку с красивым именем Стэлла. А она отдала предпочтение студенту педагогического института. Как я его ненавидел! Потом я полюбил однокурсницу. Но на ней женился мой товарищ.
Я страдал. Но прошло пять лет, и я понял – какое это счастье, что на ней женился он, а не я!
У нас, старичков, очень плохо с памятью. Особенно когда мы не хотим вспоминать.
Когда я переживал личную трагедию, становился невыносим: жаловался друзьям, курил одну сигарету за другой, крепко выпивал, писал стишки. Эти способы помогают и сейчас. Когда же проверенные способы не действуют, просто терплю, как ежик, на которого наступил слон.
С Татой нас познакомила общая приятельница, и очень быстро все сложилось просто замечательно. Поэтому у нас между де-факто, когда это произошло, и де-юре, когда мы расписались, промежуток всего год. Жена замечательно говорит: де-факто – это твой праздник, а де-юре – мой.
Всегда полагал, что женитьба – это чудовищное ограничение свободы. И не ошибся. Но мы все когда-то лезем в добровольное рабство. Когда желание сильно, мужчина слепнет.
Я нашел причину удачного брака: год рождения моей жены это размер моей обуви, а год рождения мой – это размер обуви Тани. 43 и 36.
На собственную свадьбу я опоздал на 40 минут – за три дня до этого события был в командировке, где у меня украли паспорт. Я решил попросить помощи у начальника отделения милиции, объяснил ему, в чем дело, и получил совет подарить паспортистке коробку конфет, и она сделает все, что нужно. Видимо, коробка была гораздо меньше, чем ожидания дамы, и она выразила свое недовольство вот каким образом – имя мое, фамилия и все сведения были написаны очень маленькими буковками, зато слово «еврей» – очень крупно. Паспорт этот много лет был предметом моей гордости.
Детей я не воспитывал. Я просто приходил и честно забирал их из роддома. Всем остальным занималась жена.
Малышка Танька была окружена невероятной любовью. Гуляла она в картонном ящике из-под радиоприемника, который мы выставляли на подоконник первого этажа. Однажды старушка-стоматолог, которая очень любила нашу семью, не выдержала и решила вмешаться: «Как же вы не боитесь так класть Таню, ее ведь могут украсть!» Я ее успокоил: «Вера Абрамовна, лишь бы вторую не подложили!» Старушка перестала со мной здороваться.
В Москве жил замечательный человек – Леонид Ефимович Пинский, он был литературовед, филолог, читал лекции в московском университете. В каком-то смысле он был моим Державиным. Однажды он увидел подборку моих стихов, стал их хвалить. Длилось это блаженство минуты 2–3. Я потерял бдительность, расслабился и решил поделиться радостью: «Леонид Ефимович, а у меня еще вчера сын родился». Он положил стишки, обнял меня и сказал: «Вот это настоящее бессмертие, а не то г…о, которое вы пишете».
О наших детей вдребезги разбивались самые различные педагогические приемы – Таня и Эмиль очень быстро отучили меня давать им советы.
Однажды жена поручила мне следить из окна за гуляющей во дворе Танькой, а сама пошла в музей на работу. Позвонив, она уточнила, как там дочь. Я заверил ее, что каждую минуту выглядываю в окно – Танька играет в песочнице в своем красном пальтишке. Жена воскликнула в ужасе: «Таня свое красное пальтишко износила уже год назад, она гуляет в голубом! Я срочно выезжаю!»
Я не боюсь абсолютно ничего и никого, кроме слез моей жены.
Мне повезло, что я набрел на идею четверостиший. До этого я писал длинные и печальные стихи. Однажды я их все утопил в помойном ведре, о чем не жалею.
Перед арестом я вел себя как полный идиот, напрочь забывший все предосторожности. Я всей своей тогдашней жизнью был обречен на тюрьму.
13 августа 1979 года меня вызвали повесткой как свидетеля, вернулся я ровно через пять лет. С тех пор каждый год 13 августа устраиваю дома огромную пьянку для друзей.
Моя теща, писательница Лидия Либединская, была совершенно необыкновенным человеком. Мы с ней очень дружили и любили друг друга. Каждый год 7 января она устраивала в своей квартире детскую елку, на которую приходило человек 20 детей и человек 30 родителей – взрослым елка была еще интереснее, чем детям. До сих пор помню случай, когда приехал папа без ребенка и сказал: мальчика наказали, но я этот праздник пропустить не мог. Дедом Морозом регулярно был я, а когда меня посадили, по приказу тещи этот персонаж был отменен: детям дарили подарки и говорили, что Дед Мороз сейчас далеко, в холодных местах, он шлет приветы, подарки и скоро появится.
После пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался с зэком, много лет уже отсидевшим. Он меня предупредил: Если ты не перестанешь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь. Я тогда засмеялся, а потом отчетливо понял – началась совершенно новая жизнь.
Тюрьмы отличаются друг от друга приблизительно так же, как семьи, в которые ходишь в гости: атмосферой своей, кормежкой, всем набором ощущений, что испытываешь, в них находясь. Навсегда я запомню тюрьму в Загорске, расположенную в здании бывшего женского монастыря и поражавшую могучей кладкой стен, сводчатыми потолками и страшным режимом.
Как только меня сослали в Сибирь, жена с сыном тут же ко мне приехали. На вокзале семилетний Милька меня обнял, словно мы только вчера расстались и сказал: «Жалко, папа, что тебя в тюрьму посадили, по телевизору недавно шел отличный детектив».
Лагерное начальство вольным докторам не доверяло, лечилось в лагерных лазаретах, где сидели очень известные врачи.
Моя пожизненная гордость – сооружение на нашем огороде в Сибири нового сортира. Более значительного в этой жизни я уже не строил ничего.
Советская власть сделала нам замечательный подарок. Ей надоели мои стишки, и в 1988 году нас вызвали в ОВИР, где чиновница нам сказала прекрасные слова: «Министерство внутренних дел приняло решение о вашем выезде в Израиль».
Когда мы жили в Сибири, мой товарищ привез мне в подарок с Чукотки моржовый хер весьма внушительных размеров. Сначала я хотел его повесить в спальне, но Тата справедливо заметила, что делать этого не нужно – у меня появится комплекс неполноценности.
И мы украсили им кухню. Перед отъездом в Израиль я, задумчиво посмотрев на хер, спросил жену: «Татик, как ты думаешь, а в Израиль нам его позволят вывезти?» На что услышал: «Да ты хотя бы свой вывези»! Очередность мы соблюли. Девушка на таможне заявила, что хер моржа – достояние культуры. Я ей говорю: «Ласточка, это же не по части культуры». Она покраснела, но была непреклонна. Пришлось спрятать «достояние» между больших палок копченой колбасы.
Я уехал в Израиль, чтобы прожить вторую жизнь.
Я несвободен от огромного количества любовей: к семье, к друзьям, к книгам, к курению, к выпивке. В моем случае это все разновидности наркотиков. Впрочем, как и графомания. У меня непреодолимая любовь к покрыванию бумаги значками.
Во всей своей жизни я – главное действующее лицо.
В юности, когда я начал печататься в журнале «Знание – сила», страстно хотел стать писателем с большой буквы «П». Но, к счастью, все быстро прошло.
Однажды мне подарили большую старинную монету 1836 года.
Я удивлялся ее величине, а потом понял – она юбилейная, так как выпущена в честь столетия, которое оставалось до дня моего рождения...
Вера в жизнь после смерти – одна из иллюзий. Хорошо, если бы это было, но у меня нет никаких естественнонаучных оснований, чтобы так думать. Мне кажется, это все придумано человеком, чтобы не терзаться страхами, которые сопутствуют нам всю жизнь.
Память – это дикого размера мусорная куча.
Мне есть чем похвалиться – я запросто достаю языком до кончика носа.
На «блошиных рынках» разных стран, где торгуют всяким мусором, я нахожу предметы моей страсти – фигурки из дерева, металла, керамики, колокольчики, кораблики, чайники, кадильницы. Выбираю спонтанно – вижу какую-то мелочь и понимаю: я хочу с ней жить.
Жить бывает очень тяжко, поэтому в себе ценю беспечность.
В старости я еще очень многое могу, но уже почти ничего не хочу – вот первый несомненный плюс.
Кто-то замечательно заметил однажды: желудок – это орган наслаждения, который изменяет нам последним. На склоне лет у каждого то лицо, которое он заслужил.
Спасая писательницу Дину Рубину от вредного для ее легких табачного дыма, я говорю на ушко желающему покурить: Дина от дыма моментально беременеет. Если кто-то все же машинально закуривает, то быстро спохватывается и гасит сигарету. А лицо у него такое становится, как будто он уже подсчитывает алименты.
Я плаксив и сентиментален. Смотрел «Графа Монте-Кристо» восемь раз, из которых пять последних раз – в надежде, что уже не зарыдаю. Обычно чем сентиментальнее и пошлее кинофильм, тем быстрее у меня намокают глаза.
Моя любовь к ярким и коротким жизненным историям довела меня до собирания эпитафий. Лаконичные надписи на могилах убеждают меня в том, что все мы на самом деле – персонажи анекдотов для кого-то, наблюдающего нас со стороны.
Печалиться по поводу количества прожитых лет довольно глупо – если эти годы перевести на деньги, то получится смехотворно мало.
Водку пил я однажды с Юрием Гагариным. До сих пор перед глазами стоит этот несчастный, быстро спившийся, обреченный, как подопытные кролики, но уцелевший в космосе и полностью сломавшийся от славы человек.
Мы бессильны перед временем, в котором живем, и если появляется вдруг в истории Ленин, Сталин или Гитлер, это означает, что созрело массовое сознание для его триумфа. И тогда с отдельным человеком можно сделать что угодно.
К людям я хорошо отношусь. Особенно когда вижу только тех, кого хочу.
Судьбе надо помогать, особенно на перекрестках.
Гриша Горин говорил: смерть боится, когда над ней смеются.
Абрам Хайям – так меня назвал покойный драматург Алексей Файко, и я ему за это очень благодарен.
Чуть-чуть приврать – не грех, это весьма полезно для душевного здоровья.
Согласен с древним греком, который сказал: старость – это убыль одушевленности.
У любого мелкого благородства есть оборотная сторона – самому себе становится приятно. Большинство добрых дел совершаются из этого побуждения.
Фляжку с виски я всегда вожу с собой.
Жена уверена, что мне мешает жить курение. А я уверен, что помогает.
В воздухе сегодняшней российской жизни бурлят всего два мотива – выжить и быстрее разбогатеть (при этом выжив).
Однажды был в гостях у коллекционера камней. Я равнодушно смотрел на его собрание минералов, пока он не сунул мне в руку черный кристалл размером с куриное яйцо: «Вам это будет интересно, это осколок накипи внутри печной трубы. Мне его привезли из Освенцима». Я долго не мог выпустить из рук этот кошмарный сгусток.
Зло из памяти уходит, словно шлаки.
К одному писателю пришел маляр, чтобы оговорить детали ремонта. Увидел книжные шкафы и сказал: я уже давно заметил – если в доме много книг, то люди там живут хорошие. Уточнив подробности ремонта, он взял большой аванс и не вернулся.
Вкус и совесть очень сужают круг различных удовольствий.
Беспорядочное чтение похоже на случайные постельные связи – тоже ничего не остается в памяти. Однако если уж что-то остается, то врезается прочно и надолго.
Мужчин соблазнить легко, нужна только смекалка в поисках отмычки к сердцу. Рассказывали мне о мужике, который в женщинах ценил грамотность. Он говорил: «Ты понимаешь, мы выпили вина, она готова лечь в постель, а тут я даю ей бумагу и карандаш и прошу написать слово «фейерверк». Если не напишет правильно, все желание тут же исчезает».
Мой приятель работал в лаборатории, занимавшейся противоядиями. Однажды я увидел, как он скармливал змеям живых мышей. Сначала он мышку бил о каменный пол, и только потом кидал змеям. Я отошел подальше, но все равно слышал: шмяк, шмяк. Потом он мне объяснил – это акт милосердия: он таким образом мышей от мучений спасает. Я ушел потрясенный. Мне стало ясно – творец довольно часто поступает с нами так же, но мы этого не понимаем.
После концерта заново пересматриваю все записки. Похвала особенно приятна: «Мне кажется, что писатель – это не профессия, а ваша половая ориентация».
Безалаберным, беспечным и легкомысленным я был всегда. Я никому не рекомендую такой образ жизни, но к 70 годам убедился, что именно так нужно жить. Только разгильдяи и шуты гороховые составляют радость человечества.
Света- Количество сообщений : 770
География: : Германия
Дата регистрации : 2008-01-24
Похожие темы:: Искусство :: Стихи и проза
Страница 1 из 1
Права доступа к этому форуму:
Вы не можете отвечать на сообщения|
|
|